С 1938 года - только за "ЗЕНИТ"

Знамя Зенита, №4, 1995 г. 

Она подошла к нам после матча «ЗЕНИТ»—«Колос». «Ребята не дадите ли газетку старой болельщице "ЗЕНИТА"? Я ведь болею с 38-го». Вначале я подумал, что ослышался. «С какого года?» — «С 38-го — толь­ко за «ЗЕНИТ».Случай уникальный. Наверное, есть еще люди, которые болеют за нашу команду столько, сколько команда существует. Но вот чтобы таким человеком оказалась женщина...Перед домашним матчем с «Ураланом» она вновь подошла. Но уже не просто за газетой — спросила глав­ного редактора. «Я хочу рассказать про Кубок, про 44-й год, приходите ко мне в гости. Я бы и сама написала, но после ранения в блокаду у меня син­дром Паркинсона, и писать не могу. Зато говорить могу, так что — при­ходите».

Так я оказался на Ржевке, на улице Дыбенко у Софьи Иосифовны Ароно­вич. Там, в маленькой комнате, я был усажен в кресло и пил чай с пирогами. А Софья Иосифовна, перекладывая старые газетные вырезки и пожел­тевшие фотографии, рассказывала о своей жизни. Жизни болельщика.

«Болеть за футбол я начала, когда училась в рабфаке. Ребята болели, и они меня пригласили. Прямо сразу на международный выступали баски. И болеть я начала тогда не за коман­ды, а за личности. Мне рассказали про Бутусова Михаила, о котором тогда ходило множество легенд - про то, как он ударом может штангу раз­бить и т.п. Батырева хорошо пом­ню, а вот Пеку — Петра Дементьева — зрительная память сохранила в точности. Вижу, как сейчас — бежит он по краю, маленький, с финтами... Влюбилась — напрочь.

И вот с 1934 года ходила. На ста­дион Петровский, тогда — Ленина. Я поступила в Электротехнический институт, конечно, болела за своих ребят, за футбольную нашу коман­ду, которая в 1936 году завоевала пер­венство среди студентов в октябре. В финале они играли с Техноложкой, и я впервые тогда увидела На­бутова. Он был у них вратарем — еще до "Динамо". Играли на Васи­льевском острове, на 23 линии. И наши 1:0 выиграли, причем Киселев Ваня вбежал с мячом в ворота Набу­това, и мы над Ваней потом подшу­чивали: зачем, мол, все равно 2:0 не засчитают.

Очень мы тогда в институте люби­ли спорт. Но в этом деле все зависит от руководства. То, что мэрия сей­час любит "ЗЕНИТ" и помогает ему — это очень большое дело. Вот и у нас тогда в институте Шинкарев спорт любил. "Ребята, — говорит, — если выиграете, я к концу приеду — и сразу деньги на бочку." Слово он сдержал, дал деньги, а я была с подругой, и капитан команды гово­рит нам: "Ну что, девчонки, пошли?" Отправились мы в фабрику-кухню недалеко от стадиона. Что студентам было надо? Покушать, конечно.

А эти наши ребята-футболисты вставали цепочкой на деревянном мостике на стадион — я уж не знаю, откуда это повелось, но они там были контролерами на каждом мат­че. И, конечно, я таскалась все вре­мя. С 38-го уже болела только за "ЗЕНИТ", хотя в 39-м у меня было много учебы, и некоторые матчи я пропускала. А потом опять начала ходить. Болели в те годы здорово, но тут — война.

Меня сразу определили на Поро­ховые на оборонные работы. Конеч­но, никакого футбола, и в 1942 году я до стадиона не могла добраться. Слышала об этом матче, но добрать­ся с Пороховых мне было невозможно. Артист один недавно говорил по телевизору, что у него Арбат — ма­лая родина, а у меня — вот этот рай­он, Пороховые. С 30-го года: фабзавуч, работа на станке, направление на учебу, комсомол, конечно, — в об­щем, вся жизнь.

Я была партийная, и райком пар­тии в 43-м меня забрал с оборонных и поставил начальником участка вос­становительных работ. Еще блокада не снята, еще немец город обстрели­вает, а уже начали восстанавливать. Фанеру снимали, электричество да­вали, воду. Считали, сколько мусору вывезли, сколько домов с водой, с канализацией, такие "простыни" за­полняли. А еще была отдельная, сколько мертвецов. Они все еще ле­жали в подвалах. Я всегда сдавала информацию самой последней — район-то большой, Ржевка, Порохо­вые, и Кондратьевский, и центр у Финляндского — три участка. Мой был центральным, 12 домохозяек в подчинении, два техника и рабо­чие.

В январе 44-го сняли блокаду. Мы все вздохнули спокойно, стали рас­крываться, артобстрелов нет. На ра­боте вдруг ищут меня — секретарь исполкома. Поймали в одном хозяй­стве: "Председатель (Козлов такой был) срочно вас вызывает к себе". Добралась до исполкома на Комсомола, где больница сейчас. Прихо­жу, секретарь суетится: "Ой, Софья Иосифовна, давайте скорее, он вас давно ищет, люди у него какие-то там сидят. Захожу. "Здравствуйте," — го­ворит. Бросила взгляд — сидят че­тыре человека, ну я посмотрела мель­ком. Тут председатель смущенно и говорит (смущенно, потому что я была начальником участка по восста­новлению, а распределением жил­площади занимались другие). "Про­стите, конечно, это не ваша обязан­ность, но нужно помочь устроиться людям. Вот здесь у меня сидят футболисты..." "Ой, где, где — спраши­ваю, — футболисты". Он ничего не понял, обрадовался, а я говорю: "Я ж болею давно." "Ну берите их, бе­рите!" Всех четверых не помню, но двое из них были Леша Ларионов и Коля Смирнов. Я их уже знала, ко­нечно. Они оба жили на Охте, а на Охте ломали дома, — строили доты и дзоты, — и по закону нужно было предоставить место жительства. Раз дом сломан — они имели право. Я им: "Ну, пошли, пошли". Взяла их к себе — у меня кабинет на Финском был. "Ой, как я рада!" А они мне:"И мы рады, что попали к болельщице". Потом я связалась с женщиной, ко­торая по распределению, она гово­рит: "Давай так договоримся, я уже нашла Смирнову, а ты уж Ларионо­ву посмотри. А если нужно свет там провести, или ремонт какой сделать, ты уж не откажи". "Да нет, что ты, как я могу отказать, это же футбо­листы." И она Смирнову нашла — хорошая комната оказалась, чистая внутри, а я взяла Леше. А потом уз­нала, что он с Металлического, ту­тошний. Они говорят: "Мы первым Иванова вселили", — он тоже при­ехал, а до войны жил на Петроград­ской, — "а теперь устраиваемся сами. Ну, а вас приглашаем на игры". "Ой, с удовольствием!" И как игра — Леша Ларионов приходит ко мне на работу, приглашает. Хороша была команда. Сальников еще Сережа иг­рал. Остался, говорят, в живых толь­ко Левин-Коган.

Первый матч в 1944-м они играли в апреле. В феврале они появились в городе, пока все это нашли, офор­мили, Леша с женой приехал. 12 метров на двоих, и все. Так и прожил. И потом уж после футбола при­шел на завод в шестой цех, да так там и работал, как и раньше.

Однажды, уже на Кирова, это зна­чит году в 56-м, ходила я с Лешей на футбол, он уже был в качестве зри­теля. На заводе-то, конечно, знали, что он футболист, что я болельщи­ца, и нас включили в ДНД — пат­рулировать с повязками. И мы про­шли на 24 сектор, на ту сторону. Сектора тогда еще считались справа налево и центральный сектор был первым.

А моим сектором был как раз тре­тий, я любила садиться где-нибудь рядом с местом, откуда они выходят. Покричишь им немножечко хоть... Где-то и фотография есть — я в бе­рете, рот раскрыт... Немножечко, потому что меня отучили кричать еще на студенческих соревнованиях. Ка­питан, помню... В перерыве гово­рю: "Валя, я так кричала , чтоб ты сам брал!" А он мне: "Ты не оби­жайся, а то еще перестанешь ходить, но я когда играю — ничего не слы­шу".

Все, с тех пор уж я помногу не кричу. Вскакивать я и сейчас еще вскакиваю, похлопать — всегда по­хлопаю, а кричать уже не кричу.

Так вот на той игре, - "ЗЕНИТ" играл, конечно, — подсел к нам Набутов. (Очень хороший был и спорт­смен, и комментатор, и человек. И сын у него тоже хороший). Они с Лешей поговорили, а футболисты уже начали разминаться. И вот — ни­когда не забуду — Набутов говорит: "Чего-то не попадают в ворота, это нехорошее предзнаменование". Раз — и точно, проиграли. Поразительно... Ну, это специалист был, что там говорить.

И вот 44-й. Контрамарки нам да­вали, да у меня ничего не сохрани­лось. Да что мы их — ломали туда-сюда... Вместе с игроками после каж­дой игры шли домой. Машин ни у кого не было, первым дали Лене Ива­нову, царствие небесное. Хорошие ребята были.Вот единственное — как бы этот патриотизм ленинградский нынеш­ним ребятам внушить, а? Ведь Леня — какой вратарь, какой игрок! Вы же наверное, знаете, читали — как его "Спартак" к себе переманивал! И машину обещал, и квартиру сразу отдельную, и все, — а Леня до конца остался здесь. Конечно, в Олимпий­ской в 52-м в Хельсинки он много сделал...

Играли еще на "Динамо". Много людей ходило, очень много. Я сама доставала билеты — настолько было трудно на стадион попасть. В 49-м главный инженер ЛМЗ — он тоже болельщик был — даже достать би­лет не мог.

И уж знали их, и игру их знали. Идем как-то, я им и говорю: "Да что ж, говорю, как послабее команда — так вы еле-еле ничью "отсасывае­те", а как сильная — громите. "Да, — говорит Леша, — ты права, пра­ва". Тогда еще с нами Сережа Саль­ников, помню, шел, они с Лешей дружили. А потом Сальников в Мос­кву уехал —там ему и жилплощадь, и все — как всегда. И вот это все прошло удачно, и — финал в Мос­кве.

Я, конечно, не поехала, хотя про­пуск у меня был — на выезд из горо­да, потому что у меня в феврале 44-го заболел сын, и я вывозила его к родне в Саратов. Но уехать не могла — с работы тогда было не уйти, вре­мя такое.

И вот — финал. Васильевский ост­ров, я у приятельницы — она лежит в больнице. И рядом с домом — четы­рехгранный раструб. Деревянный, длинный такой . Я от подруги вы­шла, вижу — не успеваю домой. По­года прекрасная, ясное-ясное солнце, думаю — где уж мне, не добраться до Пороховых. Послушаю здесь. И иду к репродуктору. Помню как сей­час — так стенка и так — стенка, и в углу стоит велосипед. Редкость была, потому что у нас у всех велосипеды отбирали после начала войны. И ря­дом с велосипедом — военный, ка­питан. Один стоит — в городе наро­ду-то мало было. Я подошла, думаю — сейчас начнется. Стою, вся, пере­живаю. Кричать, конечно, начала "Коля, давай, Леша, давай", кого ни назовут — я тут же всех по именам... А военный и говорит: "Вы, навер­ное, болеете за "ЗЕНИТ"?"

А сама в ЦДКА я очень любила Федотова. Знаете, я не хочу тут сей­час перехвалить, но Володя Кулик мне его чем-то напоминает. Знаете, какая-то интеллигентность в нем на поле чувствуется, как в Григории. Они даже и внешне похожи, пред­ставляете? Этих я всех видела, спар­таковских Симоняна, Нетто, Ста­ростиных, но как Федотов — никто больше не играл. Вот сын его — уже не то, уже какая-то грубость, но Гри­горий был прекрасен — и забивал всегда помногу.

Так вот, стою я у репродуктора. Этот мне действует на нервы: "Ну что вы болеете, вы что не знаете, кто соперник? Ведь с кем играете, ведь с ЦДКА играете!" Эх, эту бы картину послушать да нарисовать — светло, народу нет, яркое солнце...

Я отвечаю: "Если я вам мешаю, я отодвинусь еще дальше, я и так ус­лышу, но все равно я за "ЗЕНИТ". Он опять: "Да нет, пожалуйста, бо­лейте, только зря, вот, вы все кричите "Давай, Леша", "Давай, Сережа", по именам их назывете. О чем вы раз­мечтались? ЦДКА-то все равно выиграет"... Стоим с ним вдвоем, и как на горе идет рабочий. Подходит, в руке авоська — и там, вижу, пол-литровая банка, и там каша и кусочек хлеба. Это, значит, к трем часам, в вечернюю. Он спрашивает: "С кем играют наши-то?" "С ЦДКА". "Ой. Москва? Да она никогда в жизни нам не отдаст. Она все сделает, чтобы Ленинграду не досталось".

И это ж до сих пор так. Я вот не люблю, когда судят "ЗЕНИТ" мос­квичи. Москва к нам очень, очень несправедлива. И рабочий говорит: "А, чего тут слушать", — и пошел. Капитан меня за руку схватил: "Вот видите, умный человек, постарше нас с вами (сам военный-то молодой был), сказал тоже, что и я". "Какое ваше дело? — говорю, — я что, все-таки вам мешаю? Я все равно не уйду, потому что я не успею никуда. Я буду тут стоять и болеть за "ЗЕНИТ". "Так вы же зря время теряете". "Ка­кое вам дело до моего времени?"... Так и стоим вдвоем, ругаемся — я даже репортаж-то толком и не запо­мнила.

И — 2:1. Этот стоит сам не свой: "Вы меня, пожалуйста, простите!" Я ему: "Конечно, конечно прощаю, по­беда ведь! Что хотите, что хотите про­щу! — такая радость, такая победа!" 

«Так болеть может только фана­тик», добродушно отозвался о маме сын Вадим. «Ладно просто болеть, а эта переживает и разбирается, кто куда бежит, кто по какой схеме иг­рает. Я с первого класса уже на ста­дионе. Знаете, мне ведь все проща­лось, когда «ЗЕНИТ» выигрывал — и двойки, и озорство... Зато уж если наши проигрывают — все, хоть пол­ный дневник пятерок — близко не под­ходи. Так меня приучила болеть, что мы болеем за все виды спорта. Но, конечно, не так, как за футбол. Хок­кей, хоть и интересно, но совсем дру­гое дело, а футбол, «ЗЕНИТ» — это на всю жизнь. То, что она пошла на стадион после долгого перерыва — хо­рошее предзнаменование, поверьте».

Верим, потому что так оно и есть. Верим, потому что в лучшие свои моменты «ЗЕНИТ» достоин этой на­шей веры и нашей любви. Верим, по­тому что мы — тоже его болельщи­ки.

В этом году Софье Иосифовне ис­полняется 80. Редакция «33» от всей души поздравляет ее с юбилеем и же­лает ветерану болельщицкого дела крепкого здоровья, долгих лет жизни и, конечно, новых побед «ЗЕНИТА», уже — в высшей лиге.

Б. Михайличенко

Знамя Зенита, №4, 1995 г.

Перевод в электронный вид - Дмитрий ("gamover") Евдокимов , Ксения ("Ксю") Лужкова, Максим ("Пацифик") Дукельский.

Категория: интервью

banner-shop